Вот выдержки из отдельных комментариев к "Ундине":
"Написано в 1831—1836 гг. Напечатано впервые: отдельные отрывки из первых трех глав — в «Библиотеке для чтения», 1835.
«Ундина» — переработка одноименной прозаической повести Ф. де Ламот-Фуке. Повесть Фуке, имевшая большой успех, стилизована под средневековую сказку. Сюжет принадлежит самому Фуке; фольклорный материал использован лишь в самой общей форме. Жуковский довольно точно следует за текстом подлинника, несмотря на переложение прозы в стихи. Однако в переводе «Ундине» придана несколько иная тональность — более поэтическая и возвышенная." (www.rvb.ru/19vek/zhukovsky)
"Знакомство Жуковского с "Ундиной" Фуке предшествовало его
непосредственному знакомству с самим автором. Они встретились впервые в
Берлине в конце 1820 г., а затем не раз встречались, но, вопреки утверждению
Зейдлица, дружески не сблизились" {Зейдлиц К. К. Указ. соч. С. 156.}. "В
лице Ла-Мотта Фуке, - записал Жуковский в "Дневнике" свое первое впечатление
от облика немецкого писателя, - нет ничего, останавливающего внимание. Есть
живость в глазах: он имеет талант, и талант необыкновенный, он способен,
разгорячив воображение, написать прекрасное; но это не есть всегдашнее,
зависит от расположения, находит вдохновением; автор и человек не одно, и
лицо его мало изображает того, что чувствует и мыслит автор в некоторые
минуты. Разговор наш состоял из комплиментов и продолжался недолго"
{Жуковский В. А. Дневники. СПб., 1901. С. 82-83.}. У Жуковского, ощущавшего
жизнь и поэзию в их нерасторжимой связи, такое раздвоение автора и человека,
конечно, не вызывало симпатий.
За перевод "Ундины" Жуковский принимался несколько раз, надолго
прерывая свою работу. Лето 1831 г. было, как известно, творчески
исключительно благоприятным для Жуковского: он провел его в Царском Селе в
тесном общении с Пушкиным, и оба поэта, шутя состязались, писали сказки.
"Сказка о царе Берендее" была создана одновременно со "Сказкой о царе
Салтане". Возможно, работа над стихотворным переложением прозаической
сказки, особое лирическое освоение этого малого эпического жанра, творческая
близость с Пушкиным побудили Жуковского вплотную заняться "Ундиной".
(...)
Поскольку в истории русской культуры участвовала именно "Ундина"
Жуковского, а с "Ундиной" Фуке читатель встречается лишь сейчас, необходимо
сказать несколько слов о переводе Жуковского вообще, преобразившем героиню
немецкого романтика и сосредоточившемся именно на мистическом замысле
повести.
В "Ундине" мы сталкиваемся с совершенно иными событиями: дитя моря,
русалка-ундина приходит к человеку, чтобы в освященном христианской церковью
брачном союзе обрести высшую ценность человека - бессмертную душу,
неповторимую личность. Вот это ядро сюжета "Ундины" заимствовано Фуке у
немецких натурфилософов, а именно у Парацельса, и было совершенно новым,
ошеломляющим читателя {Paracelsus Theophrast. Liber de nymphis, sylphus,
pygmaeis et salamandris et de caeteris spiritibus. Basel, 1559.}.
(.....) Вслед за Зейдлицем все, кто касался "Ундины", обязательно указывали на
опущенный в переводе конец 7-й главы - вечер после венчания Гульбранда и
Ундины и подробности пробуждения новобрачных в начале 8-й главы {Зейдлиц К.
К. Указ. соч. С. 159.}. Справедливее было бы говорить, что касается конца
7-й главы, не о "девственном" умалчивании Жуковского, а о перестановке
акцентов: вместо традиционно погашенных свечей и новобрачного, уносящего
свою невесту на руках в опочивальню, появляются строки, передающие пылкость
и преданность любви Ундины:
Голос ее так глубоко из сердца раздался, что рыцарь
Все позабыл и в порыве любви протянул к ней
объятья;
_Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки
Ундина,
Грудью прильнула ко груди его и на ней онемела_.
(Гл. VII, с. 151)
У глубоко религиозного Фуке героиня тоже и набожна, и смиренна, и кротка, но в русском тексте все эти черты усиливаются, выделяются интонациями стиха. Тихая, глубокая грусть пронизывает старинную повесть Жуковского, овевает саму Ундину с момента ее брака с Гульбрандом. В этой скорби с особой силой, говоря словами Белинского, ощущается "выстраданность
его (Жуковского. - Е. Л.) романтизма".(....)
Молодость Жуковского, как известно, не была радостной, часто мучительной, и, видимо, мысли о Маше Протасовой, Александре Воейковой, тоска по идеальному женскому образу вообще
всплывали у Жуковского, когда он создавал свою русскую "Ундину". "Для сердца прошедшее вечно", - вырезал он надпись на рельефном портрете, сделанном в 1833 г. и преподнесенном Мойеру в 1841 г. Ундина как воплощение именно Вечной Женственности была в XX в. воспринята Александром Блоком.(...)
Благодаря любви и освящению в браке, именно плотской любви Ундине была дарована душа, высшая ценность личности. В этом был мистический смысл слов Парацельса о возможности брачного союза
духов стихий и людей, творений божиих, возможность одухотворения сил природы, не данного самим божеством, а достигнутого его созданиями.
Психологическая глубина и сложность душевной жизни героини, переданная
оксюморонами, присущи Ундине после плотского союза с человеком, освященного
брачным таинством." (*
эти комментарии взяты из статьи ( *az.lib.ru/z/zhukowskij E.B.Ланда "Ундина" в переводе В.А.Жуковского и русская культура)
То, что Ундина Жуковского получилась русской, что это уже не романтизм -- чувствуется сразу же. Действительно, психологическая глубина и сложность главной героини, это сразу же становится заметно, бросается в глаза при чтении.
Ведь разговор здесь, конечно, ведётся не о духах природы -- а о Человеческой Душе, о её неизбежном и благостном страдании в Мире. Жуковский описывает боязнь Ундины, не столько даже духа, сколько юной, невинной девушки, выросшей на лоне природы, в своём отгороженном от всего мира райском мирке -- её боязнь принять любовь, и вместе с ней Душу Живую, которая будет страдать. Потому что Ундина добра. Поэтому, наверное, Василий Андреевич назвал своё произведение повестью, но не сказкой. Ничего сказочного, кроме внешнего антуража (рыцарь, имперский город, сказочный лес с карликами, и т.п.) -- в ней нет.
Кроме того, Жуковский мастер статической картины. В приведённом ниже отрывке, когда описывается состояние Ундины сразу же после обретения ею Души, так тронувший всех читателей отрывок ("Голос её так глубоко из сердца раздался..."), в последних строчках стремительное действие Ундины, описанное рядом глаголов, подряд -- "Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки Ундина...", вдруг заканчивается полным замиранием, обрыванием этого сверх-напряжённого действия.... Тем самым Молчанием, которое позже использовал Меттерлинк. Есть моменты в нашим битии сверх-напряжения и сверх-мысли, когда говорить невозможно.
«(…)Что творилося с нею, не ведал никто. Напоследок
Слёзы обтёрла она и к священнику в сильном волненье
Сжавши руки, сказала: «Отец мой, не правда ль, ужасно
Душу живую иметь? И не лучше ль, скажи мне, не лучше ль
Вечно пробыть без души?...» Она замолчала, уставив
Острый расстроенный взор на священника. Все поднялися (…)» (*с.54)
«(…) «Милый, ты, верно, также покинешь меня, -- прошептала
Робко она, -- но чем я, бедная, чем виновата?»
Руки её так призывно, так жарко к нему поднялися,
Взоры её так похожи на небо прекрасное стали,
Голос её так глубоко из сердца раздался, что рыцарь
Всё позабыл и в порыве любви протянул к ней объятья;
Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки Ундина,
Грудью прильнула ко груди его и на ней онемела». (…) (*с.55)
«(*Морской царь, отец Ундины) Мне, любимой, единственной дочери, душу живую
Дать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе
(Всех одарёных душою удел) меня не минует.
Но душа не иначе дана быть нам может, как только
Тесным союзом любви с человеком… (…)» (с.60)
«…Испытали
Все мы неверность здешнего счастья; ты сам, вероятно,
Был им обманут, таков уж земной человеческий жребий.
Счастлив ещё, когда при разделе житейского был ты
Сам назначен терпеть, а не мучить; на свете сем доля
Жертвы блаженней, чем доля губителя. Если же сей лучший
Жребий был твой, читатель, то, может быть, слушая нашу
Повесть ты вспомнишь и сам о своём миновавшем, и тихо
Милая грусть тебе через душу прокрадется, снова
То, что прошло, оживёт (…)
Послушай… с доброй Ундиной
То же сбылось, что и с нами со всеми: Ундина страдала (…)». (с.87—88)
*В.А.Жуковский «Ундина» (старинная повесть) Москва «Сов.Россия» 1979
"В 1848 г. на сцене русской оперы в Петербурге появляется "Ундина",
опера А. Ф. Львова, директора придворной капеллы, автора мелодии
императорского гимна "Боше, царя храни" на слова Жуковского и одновременно
полковника и флигель-адъютанта Бенкендорфа. В своих "Записках" А. Львов
пишет, что в 1844 г. он принялся за вторую оперу "Ундина" {Таким образом,
указанная А. Гозенпудом дата создания Львовым "Ундины" - 1842 г. - не
точная. См.: Оперный словарь. М.; Л., 1965.}. "Либретто, - сообщает он, -
написал мне граф Влад. Соллогуб" {Русский архив. 1884. Кн. 3. С. 79.}.
Публика очень холодно приняла "Ундину", хотя увертюра к этой опере, заново
оркестрованная Балакиревым, считается лучшим сочинением Львова. (...)
Настают годы, когда "Ундина" привлекает к себе внимание выдающихся
русских композиторов. А. И. Серов задумывает, как сообщает К. И. Званцов,
дебютировать оперой "Ундина" (...) Для Серова прежде всего характерно глубокое понимание текста Жуковского и желание воссоздать его на сцене с возможно предельной близостью.(...) Сохранились лишь отдельные наброски.
В 1868 г. П. И. Чайковский решает написать оперу на сюжет "Ундины"
Жуковского. (...)К середине апреля композитор завершает вчерне "Ундину" и
начинает "инструментовку первого действия". "Своей оперой, - радуется
Чайковский, - на этот раз я очень доволен и работаю с увлечением" {Там же.}.
Композитор хотел, чтобы опера пошла в Петербурге, так как о Большом театре в
Москве не могло быть и речи: дирекция и публика были охвачены
итальяноманией.
С. А. Гедеонов, директор императорских театров, обещал Чайковскому
поставить оперу в ноябре 1869 г., если композитор пришлет партитуру к
сентябрю. Чайковский выполнил это условие, а вот Гедеонов своего обещания не
сдержал. "Вчера, - писал композитор 18 ноября 1869 г. А. И. Чайковскому, - я
получил грустное известие из Петербурга: опера моя в нынешнем сезоне не
может идти..." (...) Отрывки из оперы "Ундина" - интродукция, ария Ундины и финал из 1-го
действия (хор поселян и дуэт Ундины и Гульбранда) были исполнены 10 марта
1870 г. в Большом театре.
Исполнение этих отрывков расценивалось как событие в музыкальном мире.
В газете "Московские ведомости" в музыкальном фельетоне от 15 марта 1870 г.
сообщалось, что ожидается исполнение отрывков "из новой оперы П. И.
Чайковского "Ундина", которая приобрела лестную известность в музыкальном
мире прежде, чем поставлена на сцену" {Там же.}.
Однако "Ундина" не была поставлена ни в этом, ни в следующем сезоне. (...)
В 1878 г. Чайковский рассказывал Н. Ф. фон Мекк о истории творческого
замысла своей оперы: "Роясь в библиотеке сестры, я напал на "Ундину"
Жуковского и перечел эту сказку, которую ужасно любил в детстве. Нужно Вам
сказать, - продолжал Чайковский, - что в 1869 г. я уже написал на этот сюжет
оперу и представил ее в дирекцию театров. Дирекция забраковала ее. Тогда мне
это показалось очень обидно и несправедливо, но впоследствии я разочаровался
в своей опере и очень радовался, что ей не удалось попасть на казенные
подмостки. Года три тому назад я сжег партитуру" (...)
Как опера "Ундина" не состоялась, но фрагменты ее
были использованы в музыке к "Снегурочке". На мелодию арии Ундины из 1-го
действия "Водопад мой дядя" композитор положил арию Леля
"Земляничка-ягодка". "Марш из "Ундины", вошедший по свидетельству Кашкина во
вторую часть "Второй симфонии" (Andantino marciale, quasi moderate, Es-dur),
представлял собою в опере свадебное шествие Бертальды и Гульбранда из 3-го
действия. Тема дуэта Ундины и Гульбранда, послужившая, как пишет Кашкин, для
одного Adagio в балете "Лебединое озеро", вошла в пятый танец лебедей из
2-го действия (Andante non tropo, Ges-dur, эпизод piu mosso) {Кашкин Н. Д.
Указ. соч С. 87, 297.}.
Сюжет "Ундины" глубоко взволновал композитора, его лирико-романтический
характер был близок Чайковскому, и он позже, в 1878 г., намеревался написать
новую оперу. Некоторые отрывки из "Ундины" 1870 г. сохранились в рукописных
копиях, а также имеется автограф - наброски финала 3-го действия (из сцены
смерти Гульбранда).(...) В 1886 г. композитор снова
возвращается к мысли об "Ундине" Жуковского: в дирекции императорских
театров И. А. Всеволожский и Петипа предложили ему написать музыку к балету
"Ундина". Чайковский увлекся этим замыслом и решил сразу же после окончания
оперы "Чародейка" приняться за "Ундину". Либретто должен был написать М. И.
Чайковский. Однако разные недомогания помешали композитору сразу же писать
музыку к балету." (балет так и не был написан*)
"Чайковский переслал сценарий С. Рахманинову, но и Рахманинов не написал
оперы "Ундина". Последним из выдающихся русских композиторов сочинял музыку
для оперы "Ундина" С. Прокофьев, который предъявил часть ее партитуры на
экзамене в 1904 г., когда 13-летним подростком поступал в Петербургскую
консерваторию.(...) Прокофьев был под впечатлением облика русской "Ундины", и
это сказалось в музыке целого ряда сцен, особенно в заключении. Опера
писалась с 1904 по 1907 г. Сначала, прочитав Жуковского, юный композитор
составил план всей оперы из 5 актов и 10 картин. Но требовались сокращения,
он с горечью писал отцу осенью, что остановились на 5-ти действиях и 6-ти
картинах и поэтому опера "более удалена от действительности", т. е. от
замысла и текста Жуковского {Там же. С. 176.}.
С музыкой "Ундины" были знакомы Глиэр, Римский-Корсаков, Лядов,
Глазунов, Танеев, которому особенно понравился балет струек в первом
действии; он был оркестрирован одними духовыми инструментами {Там же. С.
242.}. Показательно для будущего стиля зрелого Прокофьева."(...)
Так Блок и Цветаева каждый нашли свое в "Ундине", очень важное для их мировосприятия и
творчества. "Ундина" сыграла необычайную по своей значительности роль в
формировании детского и юношеского эмоционального мира в России. И хочется
закончить этот обзор словами ученого потому, что они предельно точны:
" "Ундина" - одна из самых поразительных переводческих удач Жуковского, а для
русской культуры - такое достояние, без которого, ненаучно выражаясь, и жить
невозможно" {Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского /
Зарубежная поэзия в переводах Р. А. Жуковcкого. М., 1985. Т. 2. С. 554.}." -- эти комментарии взяты из статьи ( *az.lib.ru/z/zhukowskij_E.B.Ланда "Ундина" в переводе В.А.Жуковского и русская культура)
Так назваемые переводы Жуковского и во время его жизни вызывали много споров... Его "Лесной Царь" Гёте, о котором можно говорить отдельно.
Перевод ли "Ундина"?... Если и перевод, то, скорее всего, он получился более талантливым, чем сказка-образец, более глубоким по воздействию на умы читателей. Это уже не-романтизм.
То глубокое впечатление, которое оставляет прочтение Ундины, яснее делает колебания Чайковского... Хотя, как всё-таки жаль, что он сжёг партитуру! Бывают ведь порывы... И тогда так хочется, чтобы рукописи, действительно, не горели...
"Написано в 1831—1836 гг. Напечатано впервые: отдельные отрывки из первых трех глав — в «Библиотеке для чтения», 1835.
«Ундина» — переработка одноименной прозаической повести Ф. де Ламот-Фуке. Повесть Фуке, имевшая большой успех, стилизована под средневековую сказку. Сюжет принадлежит самому Фуке; фольклорный материал использован лишь в самой общей форме. Жуковский довольно точно следует за текстом подлинника, несмотря на переложение прозы в стихи. Однако в переводе «Ундине» придана несколько иная тональность — более поэтическая и возвышенная." (www.rvb.ru/19vek/zhukovsky)
"Знакомство Жуковского с "Ундиной" Фуке предшествовало его
непосредственному знакомству с самим автором. Они встретились впервые в
Берлине в конце 1820 г., а затем не раз встречались, но, вопреки утверждению
Зейдлица, дружески не сблизились" {Зейдлиц К. К. Указ. соч. С. 156.}. "В
лице Ла-Мотта Фуке, - записал Жуковский в "Дневнике" свое первое впечатление
от облика немецкого писателя, - нет ничего, останавливающего внимание. Есть
живость в глазах: он имеет талант, и талант необыкновенный, он способен,
разгорячив воображение, написать прекрасное; но это не есть всегдашнее,
зависит от расположения, находит вдохновением; автор и человек не одно, и
лицо его мало изображает того, что чувствует и мыслит автор в некоторые
минуты. Разговор наш состоял из комплиментов и продолжался недолго"
{Жуковский В. А. Дневники. СПб., 1901. С. 82-83.}. У Жуковского, ощущавшего
жизнь и поэзию в их нерасторжимой связи, такое раздвоение автора и человека,
конечно, не вызывало симпатий.
За перевод "Ундины" Жуковский принимался несколько раз, надолго
прерывая свою работу. Лето 1831 г. было, как известно, творчески
исключительно благоприятным для Жуковского: он провел его в Царском Селе в
тесном общении с Пушкиным, и оба поэта, шутя состязались, писали сказки.
"Сказка о царе Берендее" была создана одновременно со "Сказкой о царе
Салтане". Возможно, работа над стихотворным переложением прозаической
сказки, особое лирическое освоение этого малого эпического жанра, творческая
близость с Пушкиным побудили Жуковского вплотную заняться "Ундиной".
(...)
Поскольку в истории русской культуры участвовала именно "Ундина"
Жуковского, а с "Ундиной" Фуке читатель встречается лишь сейчас, необходимо
сказать несколько слов о переводе Жуковского вообще, преобразившем героиню
немецкого романтика и сосредоточившемся именно на мистическом замысле
повести.
В "Ундине" мы сталкиваемся с совершенно иными событиями: дитя моря,
русалка-ундина приходит к человеку, чтобы в освященном христианской церковью
брачном союзе обрести высшую ценность человека - бессмертную душу,
неповторимую личность. Вот это ядро сюжета "Ундины" заимствовано Фуке у
немецких натурфилософов, а именно у Парацельса, и было совершенно новым,
ошеломляющим читателя {Paracelsus Theophrast. Liber de nymphis, sylphus,
pygmaeis et salamandris et de caeteris spiritibus. Basel, 1559.}.
(.....) Вслед за Зейдлицем все, кто касался "Ундины", обязательно указывали на
опущенный в переводе конец 7-й главы - вечер после венчания Гульбранда и
Ундины и подробности пробуждения новобрачных в начале 8-й главы {Зейдлиц К.
К. Указ. соч. С. 159.}. Справедливее было бы говорить, что касается конца
7-й главы, не о "девственном" умалчивании Жуковского, а о перестановке
акцентов: вместо традиционно погашенных свечей и новобрачного, уносящего
свою невесту на руках в опочивальню, появляются строки, передающие пылкость
и преданность любви Ундины:
Голос ее так глубоко из сердца раздался, что рыцарь
Все позабыл и в порыве любви протянул к ней
объятья;
_Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки
Ундина,
Грудью прильнула ко груди его и на ней онемела_.
(Гл. VII, с. 151)
У глубоко религиозного Фуке героиня тоже и набожна, и смиренна, и кротка, но в русском тексте все эти черты усиливаются, выделяются интонациями стиха. Тихая, глубокая грусть пронизывает старинную повесть Жуковского, овевает саму Ундину с момента ее брака с Гульбрандом. В этой скорби с особой силой, говоря словами Белинского, ощущается "выстраданность
его (Жуковского. - Е. Л.) романтизма".(....)
Молодость Жуковского, как известно, не была радостной, часто мучительной, и, видимо, мысли о Маше Протасовой, Александре Воейковой, тоска по идеальному женскому образу вообще
всплывали у Жуковского, когда он создавал свою русскую "Ундину". "Для сердца прошедшее вечно", - вырезал он надпись на рельефном портрете, сделанном в 1833 г. и преподнесенном Мойеру в 1841 г. Ундина как воплощение именно Вечной Женственности была в XX в. воспринята Александром Блоком.(...)
Благодаря любви и освящению в браке, именно плотской любви Ундине была дарована душа, высшая ценность личности. В этом был мистический смысл слов Парацельса о возможности брачного союза
духов стихий и людей, творений божиих, возможность одухотворения сил природы, не данного самим божеством, а достигнутого его созданиями.
Психологическая глубина и сложность душевной жизни героини, переданная
оксюморонами, присущи Ундине после плотского союза с человеком, освященного
брачным таинством." (*
эти комментарии взяты из статьи ( *az.lib.ru/z/zhukowskij E.B.Ланда "Ундина" в переводе В.А.Жуковского и русская культура)
То, что Ундина Жуковского получилась русской, что это уже не романтизм -- чувствуется сразу же. Действительно, психологическая глубина и сложность главной героини, это сразу же становится заметно, бросается в глаза при чтении.
Ведь разговор здесь, конечно, ведётся не о духах природы -- а о Человеческой Душе, о её неизбежном и благостном страдании в Мире. Жуковский описывает боязнь Ундины, не столько даже духа, сколько юной, невинной девушки, выросшей на лоне природы, в своём отгороженном от всего мира райском мирке -- её боязнь принять любовь, и вместе с ней Душу Живую, которая будет страдать. Потому что Ундина добра. Поэтому, наверное, Василий Андреевич назвал своё произведение повестью, но не сказкой. Ничего сказочного, кроме внешнего антуража (рыцарь, имперский город, сказочный лес с карликами, и т.п.) -- в ней нет.
Кроме того, Жуковский мастер статической картины. В приведённом ниже отрывке, когда описывается состояние Ундины сразу же после обретения ею Души, так тронувший всех читателей отрывок ("Голос её так глубоко из сердца раздался..."), в последних строчках стремительное действие Ундины, описанное рядом глаголов, подряд -- "Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки Ундина...", вдруг заканчивается полным замиранием, обрыванием этого сверх-напряжённого действия.... Тем самым Молчанием, которое позже использовал Меттерлинк. Есть моменты в нашим битии сверх-напряжения и сверх-мысли, когда говорить невозможно.
«(…)Что творилося с нею, не ведал никто. Напоследок
Слёзы обтёрла она и к священнику в сильном волненье
Сжавши руки, сказала: «Отец мой, не правда ль, ужасно
Душу живую иметь? И не лучше ль, скажи мне, не лучше ль
Вечно пробыть без души?...» Она замолчала, уставив
Острый расстроенный взор на священника. Все поднялися (…)» (*с.54)
«(…) «Милый, ты, верно, также покинешь меня, -- прошептала
Робко она, -- но чем я, бедная, чем виновата?»
Руки её так призывно, так жарко к нему поднялися,
Взоры её так похожи на небо прекрасное стали,
Голос её так глубоко из сердца раздался, что рыцарь
Всё позабыл и в порыве любви протянул к ней объятья;
Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки Ундина,
Грудью прильнула ко груди его и на ней онемела». (…) (*с.55)
«(*Морской царь, отец Ундины) Мне, любимой, единственной дочери, душу живую
Дать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе
(Всех одарёных душою удел) меня не минует.
Но душа не иначе дана быть нам может, как только
Тесным союзом любви с человеком… (…)» (с.60)
«…Испытали
Все мы неверность здешнего счастья; ты сам, вероятно,
Был им обманут, таков уж земной человеческий жребий.
Счастлив ещё, когда при разделе житейского был ты
Сам назначен терпеть, а не мучить; на свете сем доля
Жертвы блаженней, чем доля губителя. Если же сей лучший
Жребий был твой, читатель, то, может быть, слушая нашу
Повесть ты вспомнишь и сам о своём миновавшем, и тихо
Милая грусть тебе через душу прокрадется, снова
То, что прошло, оживёт (…)
Послушай… с доброй Ундиной
То же сбылось, что и с нами со всеми: Ундина страдала (…)». (с.87—88)
*В.А.Жуковский «Ундина» (старинная повесть) Москва «Сов.Россия» 1979
"В 1848 г. на сцене русской оперы в Петербурге появляется "Ундина",
опера А. Ф. Львова, директора придворной капеллы, автора мелодии
императорского гимна "Боше, царя храни" на слова Жуковского и одновременно
полковника и флигель-адъютанта Бенкендорфа. В своих "Записках" А. Львов
пишет, что в 1844 г. он принялся за вторую оперу "Ундина" {Таким образом,
указанная А. Гозенпудом дата создания Львовым "Ундины" - 1842 г. - не
точная. См.: Оперный словарь. М.; Л., 1965.}. "Либретто, - сообщает он, -
написал мне граф Влад. Соллогуб" {Русский архив. 1884. Кн. 3. С. 79.}.
Публика очень холодно приняла "Ундину", хотя увертюра к этой опере, заново
оркестрованная Балакиревым, считается лучшим сочинением Львова. (...)
Настают годы, когда "Ундина" привлекает к себе внимание выдающихся
русских композиторов. А. И. Серов задумывает, как сообщает К. И. Званцов,
дебютировать оперой "Ундина" (...) Для Серова прежде всего характерно глубокое понимание текста Жуковского и желание воссоздать его на сцене с возможно предельной близостью.(...) Сохранились лишь отдельные наброски.
В 1868 г. П. И. Чайковский решает написать оперу на сюжет "Ундины"
Жуковского. (...)К середине апреля композитор завершает вчерне "Ундину" и
начинает "инструментовку первого действия". "Своей оперой, - радуется
Чайковский, - на этот раз я очень доволен и работаю с увлечением" {Там же.}.
Композитор хотел, чтобы опера пошла в Петербурге, так как о Большом театре в
Москве не могло быть и речи: дирекция и публика были охвачены
итальяноманией.
С. А. Гедеонов, директор императорских театров, обещал Чайковскому
поставить оперу в ноябре 1869 г., если композитор пришлет партитуру к
сентябрю. Чайковский выполнил это условие, а вот Гедеонов своего обещания не
сдержал. "Вчера, - писал композитор 18 ноября 1869 г. А. И. Чайковскому, - я
получил грустное известие из Петербурга: опера моя в нынешнем сезоне не
может идти..." (...) Отрывки из оперы "Ундина" - интродукция, ария Ундины и финал из 1-го
действия (хор поселян и дуэт Ундины и Гульбранда) были исполнены 10 марта
1870 г. в Большом театре.
Исполнение этих отрывков расценивалось как событие в музыкальном мире.
В газете "Московские ведомости" в музыкальном фельетоне от 15 марта 1870 г.
сообщалось, что ожидается исполнение отрывков "из новой оперы П. И.
Чайковского "Ундина", которая приобрела лестную известность в музыкальном
мире прежде, чем поставлена на сцену" {Там же.}.
Однако "Ундина" не была поставлена ни в этом, ни в следующем сезоне. (...)
В 1878 г. Чайковский рассказывал Н. Ф. фон Мекк о истории творческого
замысла своей оперы: "Роясь в библиотеке сестры, я напал на "Ундину"
Жуковского и перечел эту сказку, которую ужасно любил в детстве. Нужно Вам
сказать, - продолжал Чайковский, - что в 1869 г. я уже написал на этот сюжет
оперу и представил ее в дирекцию театров. Дирекция забраковала ее. Тогда мне
это показалось очень обидно и несправедливо, но впоследствии я разочаровался
в своей опере и очень радовался, что ей не удалось попасть на казенные
подмостки. Года три тому назад я сжег партитуру" (...)
Как опера "Ундина" не состоялась, но фрагменты ее
были использованы в музыке к "Снегурочке". На мелодию арии Ундины из 1-го
действия "Водопад мой дядя" композитор положил арию Леля
"Земляничка-ягодка". "Марш из "Ундины", вошедший по свидетельству Кашкина во
вторую часть "Второй симфонии" (Andantino marciale, quasi moderate, Es-dur),
представлял собою в опере свадебное шествие Бертальды и Гульбранда из 3-го
действия. Тема дуэта Ундины и Гульбранда, послужившая, как пишет Кашкин, для
одного Adagio в балете "Лебединое озеро", вошла в пятый танец лебедей из
2-го действия (Andante non tropo, Ges-dur, эпизод piu mosso) {Кашкин Н. Д.
Указ. соч С. 87, 297.}.
Сюжет "Ундины" глубоко взволновал композитора, его лирико-романтический
характер был близок Чайковскому, и он позже, в 1878 г., намеревался написать
новую оперу. Некоторые отрывки из "Ундины" 1870 г. сохранились в рукописных
копиях, а также имеется автограф - наброски финала 3-го действия (из сцены
смерти Гульбранда).(...) В 1886 г. композитор снова
возвращается к мысли об "Ундине" Жуковского: в дирекции императорских
театров И. А. Всеволожский и Петипа предложили ему написать музыку к балету
"Ундина". Чайковский увлекся этим замыслом и решил сразу же после окончания
оперы "Чародейка" приняться за "Ундину". Либретто должен был написать М. И.
Чайковский. Однако разные недомогания помешали композитору сразу же писать
музыку к балету." (балет так и не был написан*)
"Чайковский переслал сценарий С. Рахманинову, но и Рахманинов не написал
оперы "Ундина". Последним из выдающихся русских композиторов сочинял музыку
для оперы "Ундина" С. Прокофьев, который предъявил часть ее партитуры на
экзамене в 1904 г., когда 13-летним подростком поступал в Петербургскую
консерваторию.(...) Прокофьев был под впечатлением облика русской "Ундины", и
это сказалось в музыке целого ряда сцен, особенно в заключении. Опера
писалась с 1904 по 1907 г. Сначала, прочитав Жуковского, юный композитор
составил план всей оперы из 5 актов и 10 картин. Но требовались сокращения,
он с горечью писал отцу осенью, что остановились на 5-ти действиях и 6-ти
картинах и поэтому опера "более удалена от действительности", т. е. от
замысла и текста Жуковского {Там же. С. 176.}.
С музыкой "Ундины" были знакомы Глиэр, Римский-Корсаков, Лядов,
Глазунов, Танеев, которому особенно понравился балет струек в первом
действии; он был оркестрирован одними духовыми инструментами {Там же. С.
242.}. Показательно для будущего стиля зрелого Прокофьева."(...)
Так Блок и Цветаева каждый нашли свое в "Ундине", очень важное для их мировосприятия и
творчества. "Ундина" сыграла необычайную по своей значительности роль в
формировании детского и юношеского эмоционального мира в России. И хочется
закончить этот обзор словами ученого потому, что они предельно точны:
" "Ундина" - одна из самых поразительных переводческих удач Жуковского, а для
русской культуры - такое достояние, без которого, ненаучно выражаясь, и жить
невозможно" {Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского /
Зарубежная поэзия в переводах Р. А. Жуковcкого. М., 1985. Т. 2. С. 554.}." -- эти комментарии взяты из статьи ( *az.lib.ru/z/zhukowskij_E.B.Ланда "Ундина" в переводе В.А.Жуковского и русская культура)
Так назваемые переводы Жуковского и во время его жизни вызывали много споров... Его "Лесной Царь" Гёте, о котором можно говорить отдельно.
Перевод ли "Ундина"?... Если и перевод, то, скорее всего, он получился более талантливым, чем сказка-образец, более глубоким по воздействию на умы читателей. Это уже не-романтизм.
То глубокое впечатление, которое оставляет прочтение Ундины, яснее делает колебания Чайковского... Хотя, как всё-таки жаль, что он сжёг партитуру! Бывают ведь порывы... И тогда так хочется, чтобы рукописи, действительно, не горели...